Фамилию Маяковский я услышал впервые весной 1914 года. Мне уже было десять лет, и я учился в частной гимназии в Новочеркасске. Отрываясь от учебников и все еще занимавших меня детских игр, я жадно вслушивался в разговоры старших о кубофутуристах , эгофутуристах и просто футуристах. Даже взрослые не успевали разобраться в вихре литературных новостей, не все было понятно, но именно это непонятность, загадочность тревожила воображение, разжигала любопытство.
В ту весну из Петербурга и Москвы приезжали на Дон мои двоюродные братья — молодые инженеры, увлеченные новейшими достижениями техники. Оба социал-демократы. Младший из них, Георгий Александрович Мануйлов, прочно связавший свою жизнь с большевистским подпольем, может быть, знал тогда о пропагандистской деятельности юного Маяковского и об участии его в организации побега тринадцати политкаторжанок из женской политической тюрьмы на Новинском бульваре в 1909 году. Он охотно рассказывал о Маяковском-поэте, с неизменной симпатией особо выделял его из шумной и пестрой ватаги футуристов. В 1912-1913 годах Маяковский только начинал печататься. В сборниках "Пощечина общественному вкусу", "Садок судей" (второе издание), "Требник троих" появлялись его стихи "Ночь", "Утро", "Порт", "Уличное", "А вы могли бы?" и другие. С этими сборниками мне удалось познакомится позднее, но их диковинные названия нравились мне и запоминались. Особенно запомнились мне рассказы братьев о знаменитой желтой кофте Маяковского, о его вызывающем поведении на поэтических вечерах и литературных диспутах, часто оканчивавшихся сенсационным скандалом. Трудно было понять, зачем футуристы выступают с раскрашенными лицами, почему их сборники снабжены такими странными рисунками.
Тем временем в газетах все чаще стали появляться упоминания имени Маяковского и его единомышленников, иногда в весьма недоброжелательном тоне. Отец, доктор медицины, выписывал "Русские ведомости", и в этой газете, помнится, мне как-то попалось сообщение о докладе Маяковского в Политехническом музее в Москве о достижениях русского футуризма, о разногласиях с итальянским футуристами, с Маринетти, о котором тогда, конечно, я ничего еще не знал. Незадолго до начала первой мировой войны в Новочеркасск приезжали К.Д. Бальмонт, потом Василий Каменский. Оба выступали в помещении городского театра. Родители брали меня на эти вечера. Это были первые поэты, которых я видел и слышал. Весной 1914 года в Ростове-на-Дону выступал Маяковский. Об этом сообщал "Приазовский край", но в Новочеркасске до 1926 года Маяковский не был. Уже во время войны, когда я был всецело поглощен известиями с фронта и заполнял альбомы с вырезками из иллюстрированных журналов, в мои руки наконец попал сборник "Пощечина общественному вкусу", и я впервые прочитал нашумевший в свое время манифест русских футуристов. Требование "бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода современности", признаюсь, меня сильно озадачило. Через несколько лет выяснилось, что это просто был не совсем удачный, может быть, тактический прием, способ обратить на себя внимание широких читательских кругов. Когда уже после Октябрьской революции до меня и до моих друзей дошел первый сборник стихотворений Маяковского "Простое как мычание" с поэмой "Облако в штанах", а затем отдельное издание поэмы "Война и мир", впечатление от этих произведений было настолько велико, что недоумения, вызванные манифестом футуристов, как-то отошли на второй план. Стихи Маяковского о войне и военные страницы поэмы "Война и мир" приобретали новое и еще более волнующее звучание в 1918 и 1919 годах.
- Никому не ведомо,
- дни ли,
- годы ли,
- с тех пор как на поле
- первую кровь войне отдали,
- в чашу земли сцедив по капле.
- Одинаково —
- камень,
- болото
- халупа ли,
- человечьей кровищи вымочили весь его.
- Везде
- шаги
- Oдинаково хлюпали,
- меся дымящееся мира месиво.
- В Ростове
- рабочий
- в праздничный отдых
- захотел
- воды для самовара выжать, —
- и отшатнулся:
- во всех водопроводах
- сочилась та же рыжая жижа...
В чудом уцелевшем моем отроческом дневнике в четверг 16 мая 1918 года записано: "В воде Дона и Аксая разлагаются трупы красноармейцев и белых, убитых в начале мая в ожесточенных боях под Ростовом и Новочеркасском. Предупреждают о необходимости кипятить водопроводную воду. Среди корниловцев и дроздовцев эпидемия возвратного тифа".
С 12 февраля по начало мая 1918 года Новочеркасск находился в руках красных войск. Сообщение с Москвой и Петроградом было очень затруднено, но все же мы не были совсем отрезаны от центра. Видимо, в эти месяцы мне посчастливилось впервые увидеть Маяковского... на экране. В кинематографе "Пате" демонстрировалась каким-то образом попавшая в Новочеркасск картина "Не для денег родившийся", только что снятая по сценарию Маяковского фирмой "Нептун". Маяковский играл в этом фильме главную роль поэта Ивана Нова. Впрочем, не исключено, что эту картину показывали позднее, уже при белых, которые к Маяковскому относились резко отрицательно, но могли недоглядеть, и его фильм как-то проскочил на экраны "Всевеликого войска Донского".Вот уже прошло более полувека с тех пор, как я видел фильм "Не для денег родившийся". Этот фильм не сохранился и, может быть, никогда не будет найден. Мне не пришлось видеть его второй раз. Но не многие картины запомнились так отчетливо, как эта, не похожая ни на какую другую. Как гласил один из заглавных титров, это была инсценировка романа Джека Лондона "Мартин Иден" "в понимании Маяковского". Сюжетно, особенно в первой части, картина была очень близка к роману, но вместе с тем Маяковский внес в сценарий много автобиографического. Исполняя главную роль поэта Ивана Нова, Маяковский играл самого себя, и грим подчеркивал его собственный, ему присущий облик.
Актерское дарование Маяковского было тогда же оценено в печати: в рецензии отмечалось, что Маяковский "произвел очень хорошее впечатление и обещает быть хорошим характерным киноактером" (Рампа и жизнь, № 23, 1918). "Мартин Иден", вышедший отдельным изданием в 1909 году и переведенный на многие языки, как и "Овод" Войнич, был любимой книгой передовой молодежи 10-20-х годов XX века. А Маяковскому образ и характер Мартина Идена были особенно близки. В заметке о фильме, написанной, по-видимому, Маяковским, в журнале "Мир экрана" (№ 3, май 1918) о содержании картины говорилось: "Когда гениальный человек, пройдя сквозь строй нужды и непризнания, добьется громкой славы — нас интересует каждый штрих, каждый анекдот его жизни. Мы забываем, что, выброшенный бурей борьбы на тихий берег благополучия, но только есть и отлеживается, как чудом спасшийся от кораблекрушения. Джек Лондон в романе "Мартин Иден" первый провел фигуру гениального писателя по всей его удивительной жизни. К сожалению, огромный и сильный Иден испорчен плаксивым концом. В своем киноромане "Не для денег родившийся" Маяковский дает Ивана Нова, это тот же Иден, только сумевший не быть сломленным под тяжестью хлынувшего золота". Позже, в феврале 1926 года в Баку, я спросил у Владимира Владимировича, почему он остановил свой именно на "Мартине Идене", и добавил, что мне очень понравился и запомнился фильм "Не для денег родившийся". Маяковский оживился, сказал, что Джек Лондон один из его любимых писателей, что в характере и судьбе Мартина Идена он видит что-то общее с собой. Он был очень увлечен работой над сценарием. Этот замысел горячо поддержал Давид Бурлюк. Но снимали фильм в спешке, ранней весной, начали в марте, а в апреле уже работа была кончена. О владельцах кинофирмы "Нептун", супругах Антик, издателях известной серии "Универсальной библиотеки", вспоминал сочувственно, а вот режиссер Н.В. Туркин все делал по-своему, много в сценарии не понял, и картина получилась много хуже, чем могла бы получиться. Вспоминал отдельные случаи в кинопавильоне на Самарском переулке, как он ссорился с Туркиным, как А.В. Луначарский на одном из первых просмотров хвалил картину. Оказывается, эта картина шла в разных городах чуть ли не до 1924 года, а затем сошла с экранов.
Сейчас мы располагаем несколькими фотографиями, воспроизводящими отдельные кадры фильма, рекламным плакатом работы самого Маяковского (Иван Нов сжимает в руках опоясавшую его змею) и воспоминания нескольких современников, в том числе участника картины Л.А. Гринкруга. Это избавляет от необходимости пересказывать подробно содержание утраченного фильма. Остановлюсь только на нескольких эпизодах, которые особенно запомнились.
В начале фильма молодой журналист и непризнанный поэт Иван Нов спасает от хулиганов возвращающегося домой юношу из богатой семьи. Как и в романе Джека Лондона, благодарный юноша приглашает к себе смущенного силача и знакомит его с семьей. Иван Нов и сестра спасенного юноши производят друг на друга большое впечатление, но поэту все непонятно и чуждо в полном условностей буржуазной семье. Мне очень запомнилась сцена первого посещения богатого дома: Иван Нов сидит в кресле перед небольшим письменным столом, на столе книги и чугунная статуэтка кузнеца с наковальней, такого же неожиданного в этой обстановке, как и усевшийся в кресле гость. Эта статуэтка врезалась в память так отчетливо потому, что такая же массивная бронзовая фигурка стояла у нас дома в кабинете моего отца. Имен брата и сестры, соответствующих Артуру и Руфи Джека Лондона, как будто в фильме не было. Роль сестры исполняла артистка Маргарита Кибальчич. Прямой пробор, гладко зачесанные волосы, темное строгое платье. Маяковский остановил свой выбор на этой актрисе.
Хороша была сцена званого обеда в богатом доме: чуть смущенный непривычным чинным ритуалом обеда, очень красивый Иван Нов — Маяковский сидит за столом между братом и сестрой. Много позднее я узнал, что для исполнения роли брата героини был приглашен Л.А. Гринкруг, который и привез Маяковского в фирму "Нептун". Фамилий исполнителей, кроме Маяковского, я не запомнил, просто не обратил на них тогда внимания. Привожу их по воспоминаниям Л.А. Гринкруга. Запомнился эпизод в кафе футуристов: Иван Нов (Маяковский), Василий Каменский, Давид Бурлюк читают свои стихи. Здесь очень недоставало живого, звучащего слова, но кино было тогда немым, и только по жестам, по отчетливо ритмической артикуляции можно было догадаться, что поэты выступают со стихами. На эстраде стояла обыкновенная школьная черная доска, поэты писали на ней мелом строки из своих стихотворений, а Каменский просто во всю доску расписался: "Василий Каменский".
Едва ли не самое сильное впечатление на долгие годы оставил эпизод какого-то академического собрания пушкинистов. Выступает Иван Нов. В такт взмахов его рук покачивается на подставке гипсовый бюст Пушкина. Наконец бюст падает и рассыпается в мелкие куски. Иван Нов удаляется. Пушкинисты бросаются в погоню з бунтовщиком-оратором. От выступления к выступлению, от скандала к скандалу Иван Нов идет к шумной славе, но конфликт его с любимой девушкой становится все глубже. В магазине наглядных пособий поэт зачем-то покупает смонтированный для учебных занятий скелет и устанавливает его в своей скромной комнате. Скелет служит вместо вешалки. На него надевается цилиндр, на костлявые плечи набрасывается черная крылатка. Пришедшая на свидание девушка смертельно пугалась этого скелета и, кажется, падала в обморок. Финала картины я не запомнил. Уже со слов В.Б. Шкловского восстанавливаю: Иван Нов — признанный поэт, но он не нашел счастья, и любовь не согрела его. В его руках пистолет. Однако он не застрелился. Он надевает цилиндр на скелет и уходит то смерти, бездомный и свободны, по открывшейся перед ним дороге, "как Чаплин, который еще тогда не снимал таких лент". |
